Так, в несколько заходов, он таки уговорил еще пузырь самогонки, «закушал» папироской и уже преисполненный решимости, слегка покачиваясь, зашел в кухню, сжимая в руках кухонный нож. Удар был сильный, но неточный. Порося взвыла, заливая любовно отчищенную кухню, струями своей поросячий крови. Пахом, конечно, пытался изловить обезумевшее животное. Поскользнулся, кровища то хлещет, и с головой нырнул в злополучный таз. Совершенно охреневшая, по нашему, по-простому, говоря, свинья вскочила на спину Пахому, а затем перемахнула на пол. Так же истерично носясь по кухне, она, наконец, вышибла дверь и рванула в комнаты. Вот тут начался откровенный мандец. Это уже он потом мне рассказывал. Говорит, сразу понял, убита будет сегодня не только свинья. Марьяна ему за такое непотребство отрежет даже не голову. А картина, представь, почище, чем в кино. Мощные фонтаны крови извергались на салфетки, постельное белье и остальные идеальные кружавчики, которые преобладали в интерьерах. Падали и разбивались дорогущие «Свинарка и пастух», «Женщина с кувшином» и прочие изящные творения, так обожаемые Марьяной. Я откуда названия узнал… Марьянка потом на всю деревню голосили. Перечисляла ущерб, значится. Свинарка и пастух… Что за глупости? Придумали название для статуэтки. Умрешь, вообще.
Ну, и что? Пахом не сдавался. С дикими матюгами он выбрался из таза и бросился в погоню. Увидев этого инквизитора, свинья добавила к своему, и без того душераздирающему воплю, дополнительных децибелов, и по-пластунски вползла под огромную этажерку с книгами и теми же статуэтками. Пахом мужик крепкий. Здоровый. Силы немерено. Богатырским рывком он поднял этажерку одной рукой, а другой схватил за дрожащий поросячий хвост. Хвост был мокрый и скользкий… Рука само собой дрогнула, свинья вырвалась, этажерка, представь себе, завалилась и рухнула прямо на Пахома, засыпав его собраниями сочинений товарища Маркса и товарища Ленина по самую макушку. Свинья продолжала громить дом. К струям крови и всеобщему разрушению прибавился дикий свиной дристеж. Но Пахом, как настоящий фронтовик, понял, это дело принципа. Сдаваться нельзя. Выбрался из груды книг, скользя по обосраному полу, схватил из шкафа пододеяльник, естественно, белоснежный и накрахмаленный, и через пару попыток всё же изловил бедное животное. Злой, окровавленный, обосраный, пьяный и ушибленный Пахом уже не хотел свинины, он хотел убивать! Завязав тройным узлом пододеяльник, он выскочил во двор, подбежал к калитке, распахнул ее и швырнул завернутую в пододеяльник свинью за ворота.
— Да пошла ты на хер! — Вот с такими словами и швырнул.
Все бы ничего, но именно в этот момент во двор заходила его Марьяна. А она по селу ходила, как в театр собралась. Понял? Тщательно уложенные кудри, шляпка с вуалью, светлый летний костюм… И что она видит? Её муж, пьяный, окровавленный и взбешенный, кидает в нее здоровенный, окровавленный и измазанный говном орущий сверток. А потом еще и послал крепким словцом…
Матвей Егорыч откинул голову назад и громко расхохотался. А мне вот было не смешно. Дед откровенно тянул время.
— Очень занимательная история. — Я улыбнулся Матвею Егорычу. — Оценил. Пахома не помню. Но проникся всей душой. Давайте по делу теперь. Как я к Вам приехал? Зачем? Что говорил?
— Да? Не помнишь… — Матвей Егорыч задумчиво пожевал губами, — Ну, да черт с ним. В общем, смотрю, крадётся кто-то в кустах. Я ж по-тихому с Борькой подобрался к забору. Жду. Глядь, а в калитку твоя башка пролезла. Думаю, ну совсем, видать, у Жорика с головой проблемы. Ежели он по огородам, как неизвестно кто, лазит. Ну я возьми да и гаркни у тебя над головой. А ты вскочил, глаза вытаращил, стоишь, хлопаешь зеньками. И вот что интересно, Борька тебе совсем не рад был. Ты же знаешь, как Борис к тебе благоволит. У Вас с ним это…единение душ. А тут ни в какую… Говорю, Борька, глянь, кто приехал. Из самого города к нам пожаловал. А Борька задницей повернулся, да еще и котяхов накидал. Прямо перед тобой. Во, думаю, чудны дела твои, Господи…
— Матвей Егорыч…– Я глубоко вздохнул, а потом выдохнул. Говорят, аутотренинг и правильное дыхание помогают в момент нервного напряжения. Хрена там. Напряжение стало только сильнее. Как бы не взорваться.
— Аааа…Да, понял, понял…Ближе к делу. Так вот… — Матвей Егорыч помолчал несколько минут, затем спросил меня с надеждой. — Жорик, может, не надо? Ты говорил до последнего не рассказывать. Пока сам мне тот случай не напомнишь. То бишь, выходит, знал, что у тебя очередной провал приключится.
— Надо. Точно надо. А теперь тем более. Получается, я приехал к Вам, поговорил, просил помочь, но мне же самому ни о чем не рассказывать? Так?
— Да вот и я поначалу подумал, совсем ты того — Дед Мотя покрутил пальцем у виска. — Ладно…В общем, вот что было. Ты сказал, мол, явился к тебе парень. Сергей. Вроде так. Этот Сергей тебе значит начал что-то говорить непонятное. Сказал, мол, сам он из Воробьевки. А приехал, главное, пацан этот, к тебе в Москву. Я чегой-то вспоминал, вспоминал…Особо не вспомнил. Серег то, как собак нерезаных. Но не это главное. Он, этот парень, тебе значит какие-то фотографии притащил. Расспрашивать стал, мол, что, да как. Уж не знаю, что там на этих фотографиях. Но тебя они сильно…беспокоили. Хотя, «беспокоили» это ты так сказал. Вид то у тебя такой был, будто ты со страху того и гляди обосрешьься….
— А когда это произошло? По моим словам. Когда приехал этот Сергей?
— Дык сказал, почти сразу после смерти родителей и произошло. В общем, что-то Вы не поделили. Парень этот разругался с тобой и убежал. А фотографии, значит, остались. Ты подумал, мол, псих. Мало ли психов. Тем более, что в Зеленухах было, не помнишь совсем. Но дюже, сказал, фотографии эти опасные. Ты их прибрал. А потом, прям совсем скоро, к тебе вроде бы люди пришли. Товарищи…
Матвей Егорыч многозначительно повел глазами куда-то в угол комнаты. Видимо, так он намекал на Комитет.
— Тут подробно ничего сказать не могу. Ты и сам не особо откровенничал. Сказал, мол, узнали они про эти фотографии, не понятно как, и пришли выяснить. Требовали предоставить на их суд. А ты ж не дурак. Ответил, мол, знать ничего не знаю. Но что удивительно, культурно пришли, с разговорами. Ты сразу на этого Сергея и подумал. Больше то некому. Главное, когда я тебя про них расспрашивал, про фотографии, ты аж в лице менялся. Но сказал, нельзя их вообще на свет божий доставать. Но суть то вот в чем. Товарищам ты ж, значит, ответил, что совсем не понимаешь, о чем речь. А они тебе сказали, что тоже перестанут понимать, о чем речь, ежели вы придете к соглашению. И вроде как, тебе пришлось…сотрудничать. Вот так ты назвал. За детали и подробности тоже говорить отказался. Мол, опасное это дело. А потом уже перешел к цели своего проезда. Сказал, что Семен много рассказывал про деревню. Про меня, про Андрюху. И ты понял, рассчитывать не на кого, кроме нас. Мол, мы не подведем. Сказал надо фотографии эти спрятать. Так, чтоб никто их не нашел. Это, значится первая просьба была.
— Первая? — Я слушал деда, а сам пытался сообразить, что за хрень. Ладно, допустим Серега, мой настоящий отец, разыскал Милославского в Москве. Другого Сереги быть не может. Ладно, допустим, стал расспрашивать о том, что случилось и сунул фотки Жорику. Тот охренел, увидев Аристарха во всей красе. Выгнал гостя. Но тот зачем к чекистам полез? У нас же нормальные отношения были. Практически, друзья. И еще… Милославский, выходит, знал, что очень скоро у него случится очередной провал в памяти. Ждал этого.
— Ага. А вторая… Сказал, мол, скоро надо нам с Андрюхой в столицу приехать. Побыть тут. И просил… Как бы это выразиться… Шуму побольше навести. Те, кто за тобой присматривают, чтоб меня да Андрюху за деревенских дурачков приняли. Такие, знаешь, из колхоза явились, ни черта не соображают.
— Почему Вы согласились помочь? — Я внимательно посмотрел на Матвея Егорыча.
— Почему… — Он потер подбородок. — Да хрен его знает. Наверное, потому что тебе и правда помощь была нужна. Выглядел ты…плохо выглядел. Не чужой ведь. Да и потом. Почти два года носу не казал. Раз приехал, видать, на самом деле приперло.