— Чего? — Дмитрий Алексеевич бестолково смотрел на меня пустым взглядом. Вообще мужик потерялся.

— Говорю, отец, походу, не в курсе, что наша красавица какие-то странные интересы имеет в здешних местах. Скрываться она только от его зоркого глаза может. На вас всех ей плевать. Это к тому, что не надо думать, типа я, пацан, молодой, а Светлана Сергеевна гораздо опаснее. В отношение меня, может, и так. А вот если отцу проговорюсь про все это… — Я сделал жест рукой, обведя ею комнату. — То тут уже расстановка сил совсем меняется. Так что давайте начистоту. Что происходит?

Глава 21

— Черт… Я знал. Знал, что когда-нибудь все это станет всплывать… — Глава сельсовета словно сдулся. Даже в размерах сократился. Отвечаю. Стал меньше ростом как-будто.

— Слушайте… Всплывает дерьмо в реке. Если там всякие дебилы купаются. Давайте без драматических сцен. Что происходит? Вы скрыли свое знакомство с моей матерью. — Я обошел стол и, занял место, ещё хранившее тепло пресветлых ягодиц нашей великой и ужасной мамочки. Прямо напрашивались подобные сравнения. Донна Карлеоне какая-то, а не скромная хранительница очага. Вот тебе и кукольная Барби. Вот тебе и домохозяйка.

— Не скрыл! Ты не спрашивал просто. — Дмитрий Алексеевич подвинулся к столу и, поставив на него локти, закрыл лицо ладонями.

— Да конечно. Хорошо, не спрашивал, но и Вы не стремились откровенничать. Ну? Хватит уходить от темы. Если рыдать собрались, так это, давайте, потом. Когда я свалю отсюда. Если вешаться или что-то подобное, так тем более. На мне ещё бык, между прочим. Тоже уголовка. С ней бы разобраться.

— Какой бык? Не понимаю… Ладно… — Глава сельсовета снова выпрямился, откинувшись на спинку стула.

И вот дальше понеслась такая интересная история, что я непроизвольно слушал ее, открыв рот. Любой сериал о душевных страданиях, создаваемый киноиндустрией небезызвестной южной страны, которые обожала одна из моих нянь, отдыхает.

Началась вся эта сраная мутотень много лет назад. Когда Ольга Ивановна, вот ее имя я вообще не ожидал услышать, проводила Николаича, с которым у них была большая и чистая любовь, в армию. А шел тогда, на секундочку, 1941 год. Пока ещё весна. Сама она отправилась покорять город. Точнее, поступила учиться в институт. Мечтала стать звездой педагогики, взращивать в учениках тягу к знаниям. Вот только будущий председатель Зеленух уструячил отдавать долг Родине, следом грянула война, а Ольга Ивановна, отправившаяся в эвакуацию, вскоре, обнаружила, что все эти свидания под луной могут иметь последствия в виде незапланированных детей. Короче, выяснилось, она беременна. И срок уже нормальный. Однако, сообщить прекрасную новость папаше не успела. Тот вдруг прислал с фронта гневное письмо, в котором обзывал ее разными словами, намекая на низкую социальную ответственность, и требовал забыть его чистое, неопороченное имя.

— Так это Вы же ему сообщили. — Не выдержал и прервал кающегося страдальца. — И как так вышло? Николаич на фронте. А Вы? Я рассказ о ссоре между вами слышал вкратце. От Вас же, кстати. Но там фигурировала просто служба. Вы значительно сократили всю эту эпопею.

Естественно, привычный к двадцать первому веку, я даже значения не придал тому, что восемнадцать данной троице героев исполнилось в 1941. Армия, да армия. Великая Отечественная была слишком далеко от меня в прошлой жизни. Ветеранов живых уже не осталось. Тут, в 1980, все равно мыслил старыми временными масштабами. Поэтому и не словился сразу.

— Я рассказал. Да. — Дмитрий Алексеевич не стал спорить, отказываться. — В эвакуации мы вместе с Олей оказались. У меня были проблемы со здоровьем, между прочим. И не надо так ехидно улыбаться. А письмо написал Коле, потому что любил ее.

— Кого? — Мой мозг медленно начал закипать. И это только начало рассказа.

— Олю.

— Ольгу Ивановну?

— Да. Мы учились все вместе в школе. В старших классах. Оля… Она была необыкновенная… А с Колькой дружили.

— Супер. С трудом представляю, но пусть. То, что Ольга Ивановна необыкновенная, соглашусь. Правда, в ином контексте. Ну, да хрен с ним. Короче, Вы назло, чтоб разругать друга с девушкой, которая нравилась Вам, написали, будто она загуляла? Когда друг ушел на фронт?

— Да.

— Та-а-а-а-а-ак… А сами? Типа, ухаживали? Или что? Уточнять вопрос с вашей эвакуацией не буду. Боюсь, эта история мне не понравился ещё больше.

Короче, ситуация, в принципе, сложилась банальная. Брошенная девушка нуждалась в утешении и верный рыцарь это утешение дал в виде крепкого дружеского плеча. Он бы хотел совсем по-другому, но требовалось терпение. Факт его причастности к поведению Николаича был пока Ольге не известен. А вот факт беременности Оли уже обозначился. Причем, она, не имея поддержки, поделилась с единственным человеком, которому на тот момент доверяла, с Дмитрием Алексеевичем. Или с Димой. Так удобнее называть молодого восемнадцатилетнего пацана. Времена были сложные, матери не признаешься. Девка не замужем. Потенциальный жених вообще от нее отказался. Сам воюет, а половине родни в письмах сообщил, будто с Олькой его больше ничего не связывает. Типа, она пустилась в загул.

Большой вопрос встал бы, чей ребенок. Современной медициной и не пахло. Тест на отцовство не сделаешь. Короче, ситуация жопная. Для Оли, естественно. Этим то что? И Коле, и Диме. Но последний всё-таки ее любил сильно. Хотя, по мне, очень странная любовь, ну да хрен с ним. Убедил он Ольгу, что ребенка надо скрыть от всех. Жизнь сломает себе, если не послушается. Аборты были запрещены. Всякие подпольные штуки — дело опасное. Не хотел Димка Олечкой рисковать. Манданешься, какая забота.

— Блин… — Я снова не выдержал. — Вы же могли на ней жениться. А ребенка своим назвать. Если уж такая любовь у Вас была.

— Не мог. Зачем мне Колькин ребенок? Да и Оля в то время ещё по нему страдала. По Кольке. Все надеялась. Писала письма, что такая ситуация вышла. Но…

— Письма, так понимаю, Вы, наверное, на почту носили? Голубок…

Дмитрий Алексеевич молча отвернулся к окну.

— Мляха муха… Ну, и мудак же Вы, товарищ глава сельсовета…

Я, конечно, далеко не образец нравственности. Ок. За самим косяков полно. Но, блин… То, что рассказывал этот мужчина, годившийся даже не в отцы, если что, в деды, (насколько помню, ему, как и Николаичу, пятьдесят семь), вызывало у меня огромное желание помыться. Нет. Сначала дать ему в морду, а потом помыться.

Короче, убедил Димка Ольгу, что ребенка надо отдать в детский дом. К тому же, ее мать, получив похоронку на отца, который погиб под Москвой, умерла. Сердце, вроде. Вообще девка одна осталась в чужом городе. Только заботливый Дима под боком. Мудила…

Потом несколько лет, ясное дело, было немного не до свадьбы, о которой Димон все равно грезил. Тем более, Ольга Ивановна, сама попросилась на фронт. Влюбленный товарищ ее отговаривал, как мог, но она ушла. Сердце женское оставалось разбитым Коленькой. Сам-то Димон остался в эвакуации. Типа, очень был нужный для военного производства человек. Ну, да… Ну, да…

Короче, правда вскрылась после войны. Когда вернулись все обратно, в Зеленухи. Только Коля позже своих друзей. И то, по ранению его отправили на родину. Привез он с собой практически супругу. Оля, которая до последнего на что-то надеялась, поняла, это все. Конец. А тут ещё и про Диму такая хрень вылезла.

Честно сказать, мне реально стало жаль Ольгу Ивановну. Один мудак бросил из-за письма. Ладно. Война, все такое. Но ведь мог дождаться встречи. Уж не припекало ему семью заводить именно в это время. Так — то воевал. А второй мудак вообще все эти годы врал ей. Хотя сам же и был причиной сломанной судьбы. Блин. Зря я на нее злюсь. Вот как получается… Это удивительно, что она вообще в разуме осталась.

— Ну? И? — Я постучал пальцами по столешнице, привлекая внимание.

Дмитрий Алексеевич опять завис, уставившись в окно.

— Дальше то что? Все вернулись домой. Так. Николаич, не сложно догадаться, женился. Вас бороднула Оля. За дело, между прочим.